Соленый берег - Страница 16

Мы с Олей вышли за проходную. Глядя на ее тонкую фигурку, я вдруг снова подумал о морячках, которые несут службу ожидания на моем корабле-городе: о невестах, женах, матерях. В быту и на работе они берегут в тайне ото всех стремление, чтобы в ней услышать те слова, самые дорогие, что услышали на счастье ли, на беду от любимых мужей, от сыновей… Эти слова как талисман, как панацея от обиды, удара судьбы, одиночества. Мужчины в морях — в делах, и дела у них всегда сделаются, и удача с дороги не уйдет, пока их помнят на корабле ожидания, пока летит над городом большая тоскливая птица, дробясь в каждой паре глаз, пока греют их руки вот такие письма с морей. И ожидание у них — дело. И пока ты ему служишь — оно будет тебе светить, и чем беззаветнее твоя служба, тем ярче его свет, тем светлее будешь ты. Закроешься от него — и ослепнут твои глаза, станут мертвыми твои уши, упадет сердце на самое дно…

…Темнело. Ветер усиливался, в лицо брызнуло дождем и мокрым снегом, бухта опоясалась желтыми огнями причальных огней.

— За тех, кто в море, Ольга?

— Давай в «Лотос»?

— Идет.

Мы с трудом втиснулись в трамвай, который по случаю конца рабочего дня был забит под плафоны, и по дороге Оля рассказала мне о содержании письма. У Кольки все было хорошо, а то, что у Оли тоже все хорошо, я уже понял. «А что же у меня? — думал я. — А у меня все, оказывается, тоже хорошо. Я один из счастливцев, которым удалось пробиться в трамвай с очень симпатичной девушкой, невестой моего друга. В трамвае тепло, на улице холодно. Обо мне помнит друг, и я его помню. Все очень хорошо, а может, и того лучше. Хорошо плавать на корабле ожидания. Мне бы еще пальтецо в клеточку или в полоску и губы бантиком — и ждать Юрку»…

От этих мыслей мне стало не по себе, и я уже пожалел, что еду в этом трамвае с Олей. Захотелось побыть одному, подумать. Но уже засиял разгульными огнями «Лотос», жадно обшаривая утомленные лица пассажиров, жестянобаночный гром оркестра уже обрушился на нас с Ольгой. Оля чему-то громко смеялась, часто и нетерпеливо дергала меня за руку. Мне стало жалко Кольку, что он не слышит, как она смеется. И стало завидно.

— А где вы в тот вечер сидели? — спросила меня Оля.

Я показал.

— Как жалко, что оно уже занято, правда?

— Правда.

— Приехать бы пораньше.

— Колька в тот вечер все в окно смотрел, да оно было заплаканное…

— Давай ничего не будем заказывать? — предложила Оля.

— Мне все равно.

Она помолчала и нерешительно сказала:

— Вот кофе бы я выпила.

Я заказал два кофе и два пирожных.

— А это правда, что с моря можно еще телеграммы присылать? — спросила она.

— Я не знаю.

— Тебе твой брат не высылал?

— Да нет. Зачем? В радиограмме всего не скажешь. Письмо лучше.

— Да нет, почему же… И радиограммы, как ты говоришь, тоже…

Принесли кофе.

— Ты не жалеешь, что Колька ушел в море? — спросил я ее.

Она посмотрела на меня.

— Он говорил, что ты не хочешь, чтобы он уходил в море.

Она улыбнулась и, опустив глаза, сказала:

— Я тогда не понимала. Мне казалось, если это случится, произойдет что-то страшное, это навсегда. Сейчас нет… Сейчас одна… я его еще больше люблю. Я его даже вижу другим.

— Каким?

— Ну, каким… Раньше Колька как Колька, мальчишка. А сейчас он для меня какой-то большой, сильный.

Я почувствовал, как непроизвольно краснею, и, чтобы она этого не заметила, громко прокашлялся.

— Ты не простыл? — спросила она озабоченно.

— Да нет, — ответил я, закуривая.

— Коля обещал мне бросить курить.

— Да, надо бросать.

…Мы вышли на улицу. Дождь перестал. Черная улица блестела в огнях как ледяная. Вдруг она спросила:

— Слава, а ты почему в море не идешь, еще не пускают, да?

— Почему не пускают? Просто… Юрку, брата моего хочу дождаться.

— А зачем?

— Ну как… «зачем»? Вместе… в море…

— Я не знала. Мне Коля говорил, что ты тоже сильно хотел в море.

«И не меньше Кольки», — хотел я сказать, но сдержался.

— Странно… — обронила Ольга.

— Что странного-то, — раздражаюсь я, — что странного тут, если мне так хочется. Неужели так трудно понять…

Она дотронулась до моей руки, остановилась.

— Слава, ты на меня не обижайся. Я просто подумала, как же получается? Ты моряк и брат твой моряк. Он плавает, а ты его ждешь.

Я разозлился окончательно. И еле сдерживая себя, ляпнул к чему-то:

— Ладно. Подождешь с мое — поймешь.

Она некоторое время шла молча. Потом сказала тихо:

— Посторонний ты какой-то.

«Странные люди, — подумал я. — Все, начиная со Жмакина и кончая Колькой с его Олей, будто договорились: считают плохим как раз то, что мне ближе всего. Разве можно осуждать человека только за то, что у него свои понятия, свои чувства. Я же не осуждаю Жмакина за то, что у него в дружках ходил столько времени Степаныч. Я ведь ни разу не высказал Кольке моего отношения к его Оле. Откуда этот воинствующий эгоизм по отношению к людям? Может, только для того, чтобы как-то облегчить себя?»

Если бы не ночь, если бы она не была Колькиной невестой, я бы просто бросил ее посреди дороги и ушел. Мы стояли на остановке и ждали трамвай.

— Я знаю, ты злишься на меня. Ну и злись, а я скажу. Не хотела — скажу… — заговорила она: — Когда я поняла, что Колю не остановить, я сказала, что пойду в море с ним вместе. Сколько девушек, женщин ходят на базах! Я даже заявление подала в училище об уходе…

— Так бы тебя и взяли. Придумала чего, — сказал я как можно грубее.

— Взяли бы, взяли бы, Славочка. Ничем я не хуже других. Да только…